Социология постмодернизма. Предмет социологической постмодернистской теории Социология постмодерна миллс

ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ

Общее название версий социально-философского и социологического теоретизирования Ж. Бодрийяр (см.), 3. Бауман, М. Маффесоли и др., акцентирующих исчерпанность эпистемологии и онтологии модерна (см. Модерн) и осуществляющих тем самым радикальную переинтерпрета- цию идеи социологии.

В качестве оснований для манифестации возможности П. С. выступают:

1) применение концептуального аппарата постструктурализма (см.) к маргинальной для него проблематике социального, что приводит к существенной модификации и развитию самого постструктурализма за счет социологической эмпирико-операционалистской направленности;

2) проблематизация в рамках метасо- циологической перспективы (в отличие от специально- или частносоциологической) таких категорий, как “знание” “повседневность”, “культура” что, с одной стороны, выражается в их экстраполяции на социальное вообще, а с другой - в постановке под вопрос самой социологии как особой повседневной, знаниевой и культур-политичес- кой практики;

3) трансформация “современных” индустриальных обществ в “постсовременные” постиндустриальные. Тем самым задается различие между П. С. и так называемой “социологией постмодерна”, соотносимой с именами Э. Гидденса и Ю. Хабермаса, которые, сохраняя позиции, рационализма, постулируют преемственность и незавершенность модернистского проекта, констатируют “распад организованного модерна” и переход к “рефлексивной современности” и “посттрадиционному порядку”

Первоначальной задачей П. С. выступила фиксация симптоматики кризиса модерна с последующим различением кризиса социального и кризиса социологического и необходимостью деконструкции (см.) социологического дискурса (см.) и тотальной ревизии концептуального аппарата. Итогом явились отказ от понятия “общество” которое в рамках установок на текстуализацию и хао- тизацию мира, было определено как пространство социального текста; одновременно была предложена локальная трактовка социальности; преодоление бинарных оппозиций как общесоциологического порядка (противопоставление объекта и субъекта познания, центра и периферии в социальной структуре), так и оппозиций мужского женскому в гендерных и метрополии и колонии в постколониальных исследованиях; постулирование интертекстуальности (см.) сознания и трактовка личности как само- повествования “открытой идентичности”" провокационная^ эпатажная критика социологического mainstream’а (“генеральной линии” Н. К .) - в первую очередь теории структурного функционализма и практик опросов “общественного мнения”

В результате социология была определена как проект модерна, конституированного бинарной оппозицией социальный порядок - аномия, из которой следовали ее “родовые черты” а именно:

1. Проективность . Идея социального порядка была представлена как идеал, которого необходимо достичь; аномия в таком случае есть исходная характеристика социальной реальности, хаос, который требует порядка. В радикальных версиях социологического теоретизирования проективность принимала форму социального утопизма (например, технократизм, коммунизм). Кроме того, проективистская установка покоилась на фундаменте идеи линеарного развертывания времени, первоначально представленной в виде социального прогресса, а впоследствии переосмысленной как модернизация.

2. Проблематичные отношения с философией. Подрыв спекулятивной философии осуществлялся сразу в трех направлениях: во-первых, во вскрытии социальных оснований философии, что выразилось в появлении смежной проблематики социологии знания; во-вторых, в предложении радикально иного или существенно модифицированного метода и, в-третьих, в формировании представлений об операциональном

а значит, “реальном” - объекте, с последующим различением натуралистического и деятельностного подходов к этому объекту. Таким образом, социология артикулировалась как проект “приведения в порядок” философии, который ставил своей целью формирование позитивного (О. Конт), калькулируемого (В. Кетле) и/или “действенного” (К. Маркс) знания.

3. Проблематичные отношения со сферой гуманитарных наук. Социология, принадлежа к сфере наук о человеке, в то же время в значительной степени дистанцировалась от изучения собственно индивидуального, детерминируя его общим, или социальным. В этом плане можно говорить о незамеченной “смерти” как на теоретическом уровне (например, концепт структуры в структурном функционализме), так и на эмпирическом (респондент вместо субъекта). Кроме того, такие науки о человеке, как психология и медицина, оказались способными к радикальной операционализации своего знания, т. е. к формированию особого “больничного” пространства, в котором (в идеале) только и могли осуществляться те или иные практики, и в котором субъект познания мог становиться его объектом. Социология же собственного, “социологического” пространства не имела и во многом выступила “зеркалом социальной природы” Заложенные в социологический проект установки оказались полностью эквивалентны обществу эпохи модерна.

Согласно 3. Бауману, модерновая социальная реальность выступала в качестве объекта администрирования : “это был мир, обозреваемый с высоты стола генерального директора. Это был мир, в котором ставились и реализовывались цели, а общую цель расщепляли на подпроблемы для исполнения, мир, в котором сегодняшнее состояние оценивалось по тому, приближается оно или отдаляется от запланированного на завтра, и в котором главным условием достижения целей (и уже поставленных и еще не придуманных) была сплоченность рядов исполнителей. Она достигалась благодаря всеобщей лояльности по отношению к задачам, выдвигаемым начальством, и в вере в право начальства ставить их, а также благодаря желанию избежать наказания за непослушание, либо личной заинтересованности каждого в общих целях и в образе жизни, зависящем от достижения этих целей”

Принципами, на которых покоилась перспектива указанного администрирования , явились:

1. Целостность моделируемого мира. В социологии предельной рамкой удержания ее целостности было понятие “общество”, зачастую отождествляемое с национальным государством, а также понятие “культура”, редуцированное к интегративной функции. Эпи- стемологически эта целостность фундировалась идеей присутствия истины, ее укорененности в бытии и как следствие значимости модусов аутентичности, идентичности и оригинальности.

2. Когерентность. Социум и культура мыслились не только целостными, но и пронизанными многочисленными и взаимными связями, отношениями и функциями, действующими как слаженный механизм (общество как “сфера принципиальной координации” в структурном функционализме). Отсюда вся проблематика общественного согласия (вариант - конфликта), социализации (девиации) и социальной нормы (аномии).

3. Кумулятивность и направленность времени. Мир - это проект-в-процессе- реализации, в котором совмещаются ли- неарность развертывания времени, берущая свое начало в христианской эсхатологии и позднее оформленная в концепте детерминизма, и установки на трансфор- мативность и эффективность, делающие возможной интенсификацию истории на основе “накопленных” оснований (ср. “Время, вперед!”).

Таким образом, социология изначально проектировалась как “теория” или дисциплина знания и “практика” дисциплинирован™ социальности, т. е. как способ отправления власти-знания. Кризис модерна, определяемый Ж.-Ф. Лиотаром (см.) как “недоверие к метанарра- циям” (см. “Закат метанарраций”, Ме- танаррация), как “результат эволюции дисциплин” в работах М. Фуко (см.), как “переоценка модерна в качестве универсалистского Проекта” у 3. Баумана, подорвал казавшееся незыблемым соответствие между теорией и практикой.

Общим основанием, задающим социе- тальную конфигурацию постмодерна, может выступить принцип “двойного кодирования” В общем виде код (см.) представляет собой определенную структуру правил означивания, имеющую свою историю (т. е. отсылающую к пра- текстам) и конституирующую определенную неравновероятностную конфигурацию содержания. (Ср. интерпретацию кода Р Бартом как “пути смыслообра- зования”, а также У Эко, понимающего под кодами занявшие место объективных структур познания фикции, “рассматриваемые в качестве социальных установлений; как попытки обрисовать механизм событий, а также объяснить порождение сообщений, исходя при этом из лежащей в их основе системы правил”.) Двойное кодирование в этом смысле есть попытка здесь-и-сейчас приуменьшить или элиминировать вовсе зависимость от истории (истории как прошлого и истории как рассказа).

В рамках разработанной Бодрийяром концепции гиперреальности (см.), переход к состоянию постмодерна характеризуется как прецессия симулякров (см.). Тем самым, проблематика “двойного кодирования” получает дальнейшее развитие, а также отмечается “радикальное изменение взаимоотношения между историей и повседневностью, между публичной и частной сферами” Социальное, ставшее предметом индивидуального потребления, в таких условиях может мыслиться исключительно как симуляционная модель социального, означающая в конечном итоге смерть и социального, и социологии. “Социология в состоянии лишь описывать экспансию социального и ее перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и допущению социального. Устранение, имплозия социального от нее ускользают” [см. “В тени молчаливых болынинств, или Конец социального” (Бодрийяр)]. Развитие коммуникации, и особенно коммуникации массовой, формируют явление массы, которая “не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией”; массу “составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей” т. е. являются “многоликими терминалами” бесконечных сетей коммуникации. “Массы не являются референтом, поскольку не принадлежат порядку представления. Они не выражают себя - их зондируют. Они не рефлектируют - их подвергают тестированию... Однако зондирование, тесты, референдум, средства массовой информации выступают в качестве механизмов, которые действуют уже в плане симуляции, а не репрезентации” В такой ситуации, репрезентация масс - молчаливого большинства - оказывается не более чем, очередной симуляцией, исходящей из “полагания надежности” наивной веры во всесилие рекламы, техники, политики, науки - смысла вообще. Масса не приемлет смысла и “интересуется лишь знаковостью” коммуникация для нее беспрерывное поглощение знаков, обусловленное жаждой зрелища. Масса, не являясь ни объектом (поскольку сопротивляется всякому воздействию), ни субъектом (поскольку не может быть носителем автономного сознания), является в то же время еще большим медиумом, чем сами mass media; используя стратегии “нейтрализующего присвоения”, перекодирует все сообщения из плана рационального в план воображаемого и заставляет их циркулировать по своим внутренним правилам. Техника, наука и знание в этом случае “обречены на существование в качестве магических практик и предназначены для потребления зрелищ”

Во многом разделяя установки Бодрийяра, М. Маффесоли тем не менее занимает более взвешенную и оптимистичную позицию. “Молчание масс” трактуется им как естественная защитная реакция на тотализирующие дискурсы и способствует освобождению. Опираясь на тексты социологической и философской классики, Маффесоли характеризует переход к постмодерну как трансформацию “социального” в “социальность” Если первому соответствуют “общество” (Geselschaft у Ф. Тён- ниса), “прометеевская” культура и основой социальных связей выступает “механическая солидарность” Э. Дюрк- гейма, характеризуемая инструментализмом, проективностью, рациональностью и телеологизмом, то постмодер- ный социальный порядок описывается в терминах “общины” (Gemeinschaft у Тённиса), ценностями “дионисийской” культуры и “органической” (или “оргиастической”) солидарностью с ее завороженностью настоящим, нон-логичес- ким, имморализмом и коммуникацией. Симптомом наступления “неотрайбализма” выступает “возрождающийся интерес ко всему натуральному и чувство околдованности мира”

В соответствии с концепцией Маффесоли наблюдаемая ныне имплозия ин- ституциальных форм не является продуктом действия каких-то подрывных групп: разрывы рационально организованной социальной материи вызваны тем, что процесс неуклонной гомогенизации и рационализации социальной жизни, отличавший эпоху модерна, достиг точки насыщения. Имплозия политического, по его мысли, действительно находит свое концентрированное выражение в “безответности” масс, однако их безучастность в отношении “высокой политики” кажется пассивностью мертвой материи лишь в старой системе координат. На деле же, с точки зрения Маффесоли, она являет собой “динамическую позицию, посредством которой социальная жизнь перефокусируется на существенное” Существует своеобразная позиция “народного стоицизма”: то, на что человек не может или не хочет воздействовать, оставляет его безразличным. Именно это безразличие и позволяет индивидам сосредоточивать свою энергию на находящемся вблизи. Смысл жизни обретается уже не в недостижимой утопии и не во всеобъемлющей рационализации существования, а “здесь-и-теперь” И если политический активизм был господствующей ценностью модерна, то ключевой ценностью постмодерна становится, согласно Маффесоли, эстетически окрашенное “не-деяние”

Апеллируя к этимологии “эстетического” (“эстезис” означает эмоции, испытываемые безотносительно к утилитарным критериям разума), Маффесоли подчеркивает, что постмодерная “эстетика” никоим образом не ограничивается областью “изящных искусств” но охватывает весь комплекс повседневной жизни. “Эстетическое” предполагает приватную стратегию: здесь миром пользуются, стремясь к собственному удовольствию, а не к господству над ним. Причем это использование разделяется с другими: по Маффесоли, “в этом смысле эстетическое является синонимом интерсубъективности” “Эстетика” - это опыт совместных чувств, означающий постоянную интеракцию, для него существенно важно “соприсутствие” с другими. Вопреки видимости нарциссизма и гедонизма, которая возникает при восприятии постмодерной эстетизации повседневности в прежней системе духовных координат, утверждается скорее новая социальная этика - “этика эстетического” Таким образом, в трактовке Маффесоли, имплозия рационально организованного модерного политического тела означает вовсе не “конец социального” а оформление и развитие постмодерной социальности, которая структурируется “культурой чувств”

Более того, по убеждению Маффесоли, и для политического имплозия представляет не итоговую катастрофу, а “преображение”: постмодерными “политическими телами” являются “трибы”, порождаемые совместной жизнью людей в современных мегаполисах. Как примитивные родоплеменные общности были органически связаны с “мезокос- мом” непосредственной окружающей среды и посредством этого идентифицировали себя в социальном окружении, с которым они эту среду разделяли, так и в “каменных джунглях” современные “трибы” связаны со своими кварталами, улицами, местами тусовок и тем самым создают специфическую общность своих членов, обеспечивая им идентификацию. Постмодерная “самость” с точки зрения Маффесоли, не имеет ничего общего ни с картезианским “я мыслю”, ни с автономным индивидом как участником социального контракта. Это пористое Я находится в состоянии постоянного транса и поэтому склонно присоединиться к чувствам, испытываемым окружающими, что обеспечивает ему безопасность “архетипического сообщества”

Таким образом, имплозионная катастрофа модерного политического тела оказывается у Маффесоли новым началом: “прямая перспектива” эволюции от “общности” к “обществу” коллапсируя, выворачивается в “обратную перспективу” инволюции “общества” в “общность” “Трайбализация” социального мира означает “возврат общинного идеала за счет идеала социетального. И 3Tof процесс социального развития вполне может позитивно изучаться социологией, хотя уже не в форме нивелирующей универсальной теории, а на путях “спекулятивного эмпиризма”, развивающего “восприимчивый разум”, способный принять во внимание самые разнородные элементы социальной данности.

По схемам Маффесоли, инволюционная социальность крайне непривычна для мышления, отягощенного модерными стереотипами: она производится не кумулятивно (ростом и расширением), а, наоборот, реактуализируется и исподволь проступает, непредвиденно давая о себе знать. В этой связи трайбализация, по Маффесоли, свидетельствует о том, что нет политики без религии в строгом смысле слова: т. е. того, что связывает людей, совместно участвующих в каком-то деле, комплексом общих для них допущений. Религия вполне может существовать без богов и потустороннего идеала: ее сущность исчерпывается ритуалом, который объединяет лишь для того, чтобы объединять; сакрализованное коллективное чувство является формой “имманентной трансцендентности”

Пытаясь концептуализировать символическое как праформу политического, Маффесоли говорит об “имажинальном могуществе совместного существования” как о константе причудливого хода человеческой истории, благодаря которой низовые общности обладают силой учреждения. Это могущество может канализоваться установленной властью, но оно не прекращает оказывать на нее подспудное давление. Время от времени это давление проявляется в жесткой форме взрыва (эксплозии) и дает начало новой эре (в частности, модерной), в рамках которой и разворачивается общественная эволюция, завершающаяся в итоге имплозией. Маффесоли стремится показать, что инволюция представляет собой хоть и “обратную”, но вполне положительную перспективу социального развития. Если это и “регрессия” то уж никак не “регресс” в смысле упадка и деградации: “обратная” динамика в данном случае - это не откат к эпохе уже пройденного, а как бы своеобычное “возвращение домой”

Следуя инверсионной интерпретации повседневности, снимающей бинарную оппозицию между сакральным и про- фанным и используя метод “общинной эмпатии” Маффесоли отмечает трансформацию “индивида” в “персону” обладающую полифункциональными характеристиками - “масками”, а “группы” или “организации” в “племя” и массу Племя же понимается как мик- рообщность со свободным членством, интерсубъективность, основанная на аффекте, чаще всего спонтанная, рассеянная, неустойчивая консолидация социальности. Отличительной особенностью племен является их “имманентная трансцендентность” когда социальность трансцендирует своих членов, но сама ничем не трансцендирована. При этом границы массы и племени крайне неустойчивы и размыты, в силу “постоянного встречного движения” и смены “масок” Таким образом, сенсуализа- ция, мифологизация и возрождение ценности территории, тела, оргии, зрелища и наслаждения обозначают регрессию к архаике и конституируют социальность как повседневность.

3. Бауман с методологических позиций манифестирует П. С. как комментарий к повседневности. Его вывод основан на противопоставлении “ законодательного разума” наследника модернистской метафизики, и разума “интерпретативного” ведущего диалог и “относящегося к каждому акту овладения [Другим] как к предложению продолжить обмен”.

Для М. Фуко “комментарий” (см.) наряду с принципами “автора” и “дисциплины” выступал принципом контроля над производством дискурса (см.): “комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичности, формой которой, похоже, были повторение и тождественность” Но комментарий, даже как вторичный текст, не сводится к репродуцированию оригинального смысла и имеет конструктивистскую составляющую: “роль комментария, какие бы техники при этом ни были пущены в ход, заключается лишь в том, чтобы сказать наконец то, что безмолвно уже было высказано там” (Фуко). Однако при этом происходит удвоение, утроение и т. д. этого, уже “безмолвно высказанного” так как “...комментировать значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно не сформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено” Двойная избыточность комментария со стороны означающих и со стороны означаемых - в случае социологии и в контексте понимания социального пространства как социального текста в значительной степени усложняет задачу, поскольку, во-первых, социальные практики и практики социологические могут описываться в терминах означаемого и означающего, во-вторых, помимо этого, практики и социологов, и социальных агентов уже представлены как взаимодействие означаемого и означающего, в-третьих, при том, что каждая теория должна описывать условия своей возможности, сохраняется опасность бесконечности социологии знания. В то же время становилось очевидным, что означающее и означаемое получают также существенную автономию, которая обеспечивает каждому по отдельности сокровище возможного означения. В пределе одно могло бы существовать без другого и начать говорить о себе самом: комментарий располагается в этом мнимом пространстве. Тем самым в это “между” попадает и то, что в социологии модерна обозначалось как “социальная реальность” Последняя оказывается не более чем фикцией - трикстером, обеспечивающим травести, перевод одного в другое в через изменение облика в бесконечном процессе “переодевания” “Комментарий покоится на постулате, что речь это акт «перевода», что она имеет опасную привилегию показывать изображения, скрывая их, и что она может бесконечно подменяться ею же самой в открытой серии дискурсивных повторов” (Фуко).

Таким образом, принцип комментария по способу своего функционирования изоморфен концепту Differance (см.) у Ж. Деррида (см.). Комментарий отталкивается от первичного текста, который выступает его основанием, и отталкивает этот текст; тем самым комментарий одновременно означает (различает) инкорпорацию первоначального смысла и свою инаковость (“вне-находимость”) по отношению к нему. Понимание П. С. как комментария к повседневности в конечном итоге переопределяет социологию как особую практику означивания социальности. Тем не менее парадоксы, изначально заложенные в основание П. С. сохранение в ней проективности в виде “проекта уничтожения проекта” дисциплинарная неопределенность, ориентация на плюраль- ность и антиуниверсализм, позволяют предположить, что предлагаемая переин- терпретация “идеи социологии” должна оказаться далеко не последней.

общее название версий социально-философского и социологического теоретизирования (Бодрийяр, З.Бауман, М.Маффесоли и др.), акцентирующих исчерпанность эпистемологии и онтологии модерна (см. Modern) и осуществляющих тем самым радикальную переинтерпретацию идеи социологии. В качестве оснований для манифестации возможности П.С. выступают: 1) применение концептуального аппарата постструктурализма к маргинальной для него проблематике социального, что приводит к существенной модификации и развитию самого постструктурализма за счет социологической эмпирико-операционалистской направленности; 2) проблематизации в рамках метасоциологической перспективы (в отличие от специально- или частносоциологической) таких категорий как "знание", "повседневность", "культура", что, с одной стороны, выражается в их экстраполяции на социальное вообще, а с другой - в постановке под вопрос самой социологии как особой повседневной, знаниевой и культур-политической практики; 3) трансформация "современных" индустриальных обществ в "постсовременные" постиндустриальные. Тем самым задается различие между П.С. и так называемой "социологией постмодерна", соотносимой с именами Э.Гидденса и Хабермаса, которые, сохраняя позиции рационализма, постулируют преемственность и незавершенность модернистского проекта, констатируют "распад организованного модерна" и переход к "рефлексивной современности" и "посттрадиционному порядку". Первоначальной задачей П.С. выступила фиксация симптоматики кризиса модерна с последующим различением кризиса социального и кризиса социологического и необходимостью деконструкции социологического дискурса и тотальной ревизии концептуального аппарата. Итогом явились отказ от понятия "общество", которое в рамках установок на текстуализацию и хаотизацию мира было определено как пространство социального текста. Одновременно была предложена локальная трактовка социальности; преодоление бинарных оппозиций как общесоциологического порядка (противопоставление объекта и субъекта познания, центра и периферии в социальной структуре), так и оппозиций мужского женскому - в гендерных метрополии и колонии - в постколониальных исследованиях; постулирование интертекстуальности сознания и трактовка личности как самоповествования "открытой идентичности"; провокационная и эпатажная критика социологического mainstreama /"генеральной линии" - H.K./ - в первую очередь теории структурного функционализма и практик опросов "общественного мнения". В результате социология была определена как проект модерна, конституированного бинарной оппозицией "социальный порядок - аномия", из которой следовали ее "родовые черты", а именно: 1) Проективность. Идея социального порядка была представлена как идеал, которого необходимо достичь; аномия в таком случае есть исходная характеристика социальной реальности, хаос, который требует порядка. В радикальных версиях социологического теоретизирования проективность принимала форму социального утопизма (например, технократизм, коммунизм). Кроме того, проективистская установка покоилась на фундаменте идеи линеарного развертывания времени, первоначально представленной в виде социального прогресса, а впоследствии переосмысленной как модернизация; 2) Проблематичные отношения с философией. Подрыв спекулятивной философии осуществлялся сразу в трех направлениях: во-первых, во вскрытии социальных оснований философии, что выразилось в появлении смежной проблематики социологии знания; во-вторых, в предложении радикально иного или существенно модифицированного метода; и в-третьих, в формировании представлений об операциональном - а значит "реальном" - объекте, с последующим различением натуралистического и деятельностного подходов к этому объекту. Таким образом, социология артикулировалась как проект "приведения в порядок" философии, который ставил своей целью формирование позитивного (Конт), калькулируемого (В.Кетле) и/или "действенного" (Маркс) знания; 3) Проблематичные отношения СО сферой гуманитарных наук. Социология, принадлежа к сфере наук о человеке, в то же время в значительной степени дистанцировалась от изучения собственно индивидуального, детерминируя его общим, или социальным. В этом плане можно говорить о незамеченной "смерти" как на теоретическом уровне (например, концепт структуры в структурном функционализме), так и на эмпирическом (респондент вместо субъекта). Кроме того, такие науки о человеке, как психология и медицина, оказались способными к радикальной операционализации своего знания, т.е. к формированию особого "больничного" пространства, в котором (в идеале) только и могли осуществляться те или иные практики и в котором субъект познания мог становиться его объектом. Социология же собственного, "социологического" пространства не имела и во многом выступила "зеркалом социальной природы". Заложенные в социологический проект установки оказались полностью эквивалентны обществу эпохи модерна. Согласно З.Бауману, модерновая социальная реальность выступала в качестве объекта администрирования: "это был мир, обозреваемый с высоты стола генерального директора. Это был мир, в котором ставились и реализовывались цели, а общую цель расщепляли на подпроблемы для исполнения, мир, в котором сегодняшнее состояние оценивалось по тому, приближается оно или отдаляется от запланированного на завтра, и в котором главным условием достижения целей (и уже поставленных и еще не придуманных) была сплоченность рядов исполнителей. Она достигалась благодаря всеобщей лояльности по отношению к задачам, выдвигаемым начальством, и в вере в право начальства ставить их, а также благодаря желанию избежать наказания за непослушание, либо личной заинтересованности каждого в общих целях и в образе жизни, зависящем от достижения этих целей". Принципами, на которых покоилась перспектива указанного администрирования, явились: 1) Целостность моделируемого мира. В социологии предельной рамкой удержания ее целостности было понятие "общество", зачастую отождествляемое с национальным государством, а также понятие "культура", редуцированное к интегративной функции. Эпистемологически эта целостность фундировалась идеей присутствия истины, ее укорененности в бытии и, как следствие - значимости модусов аутентичности, идентичности и оригинальности; 2) Когерентность. Социум и культура мыслились не только целостными, но и пронизанными многочисленными и взаимными связями, отношениями и функциями, действующими как слаженный механизм (общество как "сфера принципиальной координации" - в структурном функционализме). Отсюда - вся проблематика общественного согласия (вариант - конфликта), социализации (девиации) и социальной нормы (аномии); 3) Кумулятивность и направленность времени. Мир - это проект-в-процессе-реализации, в котором совмещаются линеарность развертывания времени, берущая свое начало в христианской эсхатологии и позднее оформленная в концепте детерминизма, и установки на трансформативность и эффективность, делающие возможной интенсификацию Истории на основе "накопленных" оснований (ср. "Время, вперед!"). Таким образом, социология изначально проектировалась как "теория" или дисциплина знания и "практика" дисциплинирования социальности, т.е. как способ отправления власти-знания. Кризис модерна, определяемый как недоверие к метанаррациям (см. Метанаррация, Закат метанарраций) (Лиотар), результат эволюции дисциплин (Фуко), переоценка модерна как универсалистского Проекта (З.Бауман), подорвал казавшееся незыблемым соответствие между теорией и практикой. Общим основанием, задающим социетальную конфигурацию постмодерна, может выступить принцип "двойного кодирования". В общем виде код представляет собой определенную структуру правил означивания, имеющую свою историю (т.е. отсылающую к пра-текстам) и конституирующую определенную неравновероятностную конфигурацию содержания. (Ср. интерпретацию кода Р.Бартом как "пути смыслообразования", а также Эко, понимающего под кодами занявшие место объективных структур познания фикции, "рассматриваемые в качестве социальных установлений; как попытки обрисовать механизм событий, а также объяснить порождение сообщений, исходя при этом из лежащей в их основе системы правил".) Двойное кодирование в этом смысле есть попытка здесь-и-сейчас приуменьшить или элиминировать вовсе зависимость от истории (истории как прошлого и истории как рассказа). В рамках разработанной Бодрийяром концепции гиперреальности переход к состоянию постмодерна характеризуется как прецессия симулякров. Тем самым, проблематика "двойного кодирования" получает дальнейшее развитие, а также отмечается "радикальное изменение взаимоотношения между историей и повседневностью, между публичной и частной сферами". Социальное, ставшее предметом индивидуального потребления, в таких условиях может мыслиться исключительно как симуляционная модель социального, означающая в конечном итоге смерть и социального, и социологии. "Социология в состоянии лишь описывать экспансию социального и ее перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и допущению социального. Устранение, имплозия социального от нее ускользают". [См. "В тени молчаливого большинства, или Конец социального" (Бодрийяр).] Развитие коммуникации и особенно коммуникации массовой формирует явление массы, которая "не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией"; массу "составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей", т.е. являются "многоликими терминалами" бесконечных сетей коммуникации. "Массы не являются референтом, поскольку не принадлежат порядку представления. Они не выражают себя - их зондируют. Они не рефлектируют - их подвергают тестированию... Однако зондирование, тесты, референдум, средства массовой информации выступают в качестве механизмов, которые действуют уже в плане симуляции, а не репрезентации". В такой ситуации репрезентация масс - молчаливого большинства - оказывается не более чем очередной симуляцией, исходящей из "полагания надежности" - наивной веры во всесилие рекламы, техники, политики, науки - смысла вообще. Масса не приемлет смысла и "интересуется лишь знаковостью", коммуникация для нее - беспрерывное поглощение знаков, обусловленное жаждой зрелища. Масса, не являясь ни объектом (поскольку сопротивляется всякому воздействию), ни субъектом (поскольку не может быть носителем автономного сознания), является в то же время еще большим медиумом, чем сами mass media; используя стратегии "нейтрализующего присвоения", масса перекодирует все сообщения из плана рационального в план воображаемого и заставляет их циркулировать по своим внутренним правилам. Техника, наука и знание в этом случае "обречены на существование в качестве магических практик и предназначены для потребления зрелищ". Во многом разделяя установки Бодрийяра, М.Маффесоли тем не менее занимает более взвешенную и оптимистичную позицию. "Молчание масс" трактуется им как естественная защитная реакция на тотализирующие дискурсы и способствует освобождению. Опираясь на тексты социологической и философской классики, М.Маффесоли характеризует переход к постмодерну как трансформацию "социального" в "социальность". Если первому соответствуют "общество" (Geselschaft y Ф.Тенниса), "прометеевская" культура и основой социальных связей выступает "механическая солидарность" Э.Дюркгейма, характеризуемая инструментализмом, проективностью, рациональностью и телеологизмом, то постмодерный социальный порядок описывается в терминах "общины" (Gemeinschaft у Тенниса), ценностями "дионисийской" культуры и "органической" (или "оргиастической") солидарностью с ее завороженностью настоящим, нон-логическим, имморализмом и коммуникацией. Симптомом наступления "неотрайбализма" выступает "возрождающийся интерес ко всему натуральному и чувство околдованности мира". Следуя инверсионной интерпретации повседневности, снимающей бинарную оппозицию между сакральным и профанным, и используя метод "общинной эмпатии", М.Маффесоли отмечает трансформацию "индивида" в "персону", обладающую полифункциональными характеристиками - "масками", а "группы" или "организации" - в "племя" и массу. Племя же понимается как микрообщность со свободным членством, интерсубъективность, основанная на аффекте, чаще всего спонтанная, рассеянная, неустойчивая консолидация социальности. Отличительной особенностью племен является их "имманентная трансцендентность", когда социальность трансцендирует своих членов, но сама ничем не трансцендирована. При этом границы массы и племени крайне неустойчивы и размыты в силу "постоянного встречного движения" и смены "масок". Таким образом, сенсуализация, мифологизация и возрождение ценности территории, тела, оргии, зрелища и наслаждения обозначают регрессию к архаике и конституируют социальность как повседневность. З.Бауман, с методологических позиций, манифестирует П.С. как комментарий к повседневности. Его вывод основан на противопоставлении "законодательного разума", наследника модернистской метафизики, и разума "интерпретативного", ведущего диалог и "относящегося к каждому акту овладения [Другим] как к предложению продолжить обмен". Для Фуко, комментарий, наряду с принципами автора и дисциплины, выступал принципом контроля над производством дискурса: "комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичности, формой которой, похоже, были повторение и тождественность" (см. Комментарий). Но комментарий, даже как вторичный текст, не сводится к репродуцированию оригинального смысла и имеет конструктивистскую составляющую: "роль комментария, какие бы техники при этом ни были пущены в ход, заключается лишь в том, чтобы сказать наконец то, что безмолвно уже было высказано там" (Фуко). Однако при этом происходит удвоение, утроение и т.д. этого, уже "безмолвно высказанного", так как ".. .комментировать - значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно не сформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать - также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что, благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено". Двойная избыточность комментария - со стороны означающих и со стороны означаемых - в случае социологии и в контексте понимания социального пространства как социального текста в значительной степени усложняет задачу, поскольку, во-первых, социальные практики и практики социологические могут описываться в терминах означаемого и означающего, во-вторых, помимо этого, практики и социологов, и социальных агентов уже представлены как взаимодействие означаемого и означающего, в-третьих, при том, что каждая теория должна описывать условия своей возможности, сохраняется опасность бесконечности социологии знания. В то же время становилось очевидным, что означающее и означаемое получают также существенную автономию, которая обеспечивает каждому по отдельности сокровище возможного означения. В пределе одно могло бы существовать без другого и начать говорить о себе самом: комментарий располагается в этом мнимом пространстве. Тем самым в это "между" попадает и то, что в социологии модерна обозначалось как "социальная реальность". Последняя оказывается не более чем фикцией - трикстером, обеспечивающим травести, перевод одного в другое в через изменение облика в бесконечном процессе "переодевания". "Комментарий покоится на постулате, что речь - это акт "перевода", что она имеет опасную привилегию показывать изображения, скрывая их, и что она может бесконечно подменяться ею же самой в открытой серии дискурсивных повторов" (Фуко). Таким образом, принцип комментария по способу своего функционирования изоморфен концепту Differance Деррида (см. Differance). Комментарий отталкивается от первичного текста, который выступает его основанием, и отталкивает этот текст; тем самым комментарий одновременно означает (различает) инкорпорацию первоначального смысла и свою инаковость ("вне-находимость") по отношению к нему. Понимание П.С. как комментария к повседневности в конечном итоге переопределяет социологию как особую практику означивания социальности. Тем не менее, парадоксы, изначально заложенные в основание П.С. - сохранение в ней проективности в виде "проекта уничтожения проекта", дисциплинарная неопределенность, ориентация на плюральность и антиуниверсализм,- позволяют предположить, что предлагаемая переинтерпретация "идеи социологии" должна оказаться далеко не последней. Н.Л. Кацук

Глубокие сдвиги в жизни развитых стран Запада обусловили возникновение новых направлений в социальной теории, имеющие целью осмыслить и объяснить явления и процессы последних десятилетий. Среди этих направлений заметное место занимает постмодернизм. И хотя само понятие «постмодернизм» употреблялось гораздо раньше (первое упоминание датируется 1917 p.), Настоящий интерес к проблеме постмодернизма появился в социальной теории начиная с 60-х годов. Впоследствии, особенно в 80-е годы, среди сторонников постмодернизма, представляющих различные отрасли гуманитарного знания, делаются попытки дать ему теоретическое определение.

Однако до сих пор нет общепринятого представления о том, что такое постмодернисты как социальное явление, чем она отличается от модерности. Терминологически "постмодернисты" (postmodern) буквально означает то, что идет после модерности (modern). Проблем не возникает, если есть четкое представление о модерность. Однако четкого понимания здесь нет. Наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой модерность - это Новое время, связанный с эпохой индустриального капитализма, идущего на смену Средним векам или феодализма. Сами процессы, с помощью которых рождается новый индустриальный мир капитализма, представляются как модернизация, для которой характерны преодоления традиционности, развитие новаций и динамизм. Другой смысл вкладывают в понятие "модерность" теоретики искусства и культуры. Для них модерность означает движение и развитие новых форм искусства, таких как авангардизм, экспрессионизм, сюрреализм и т. Итак, согласно первой мыслью, все новое, что появляется в жизни людей после эпохи индустриального общества, - это постмодернистов. Согласно другой, - все, что возникает после экспрессионизма в искусстве, - постмодернизм.

Различные взгляды сложились на процесс перехода от модерности к постмодерности, на проблему преемственности. Для большинства сторонников концепции постмодерности сам термин "пост" означает резкую грань, даже разрыв между общественными явлениями разных времен, решительный отказ от прошлого. Однако такое понимание связи прошлого (модерности) и настоящего (постмодерности), попытки свести между ними своеобразную "китайскую стену" вызывают возражения. Несмотря на все различия прошлого и настоящего между ними существует определенная последовательность событий, постепенное изменение, следовательно, и определенная историческая преемственность. Именно такого мнения придерживаются те исследователи, которые используют термин "пост" для периодизации истории, для определения особенностей определенного исторического периода, кто постмодернисты рассматривает как "интенсификацию модерности", "гипермодернисть" или "новое лицо модерности".

Иногда префикс "пост" понимают как отрицание и эпохи и практики модерности. Однако в таком случае все зависит от того, о преодолении которых традиционных явлений в жизни прошлого общества идет. Если согласиться, что эпоха постмодерности знаменует освобождение от старых условий деспотизма и утверждения новых форм развития общества, продвижение к новым горизонтам социального прогресса, то, разумеется, можно говорить о положительном отрицание старого. Однако отрицание прошлого может нести с собой и негативные моменты, если оно приводит к потере таких важных традиционных ценностей, как стабильность, уверенность и тому подобное.

На эти обстоятельства обратил внимание английский историк, философ и общественный деятель Арнольд Тойнби. В последних томах фундаментального труда "Исследование истории" (1934-1954) он утверждает, что западная цивилизация с конца прошлого века вступает в новый переходный период, который он назвал "постсовременных веком", что является решительным разрывом с предыдущим "современным веком" с его войнами, социальным беспорядком и революциями. По мнению А. Тойнби, то был век "анархии" и "тотального релятивизма". Однако в то же время этот период он говорил и положительными чертами как эру среднего класса, буржуазии, как время, обозначенный рационализмом и прогрессом. Отсюда постмодернистский время А. Тойнби рассматривал не только как положительное преодоления прошлого, но и как "время тревог", обозначенный коллапсом рационализма и этоса просвещения.

Своими истоками и первыми концептуальными построениями постмодернизм обязан прежде всего историкам и ориентированным на исследование социально-исторических процессов социологам. Среди них, кроме А. Тойнби, следует назвать Д. Барраклоу, Ч.Р. Миллса, А. Бтциони, Д. Белла и др. Всем им свойственна прежде всего попытка описать расхождение между временем модерности и время постмодерности, показать то радикально новое, что появилось в жизни постсу-часного общества.

Д. Барраклоу, например, начиная свой труд "Введение в современной истории" с заявления о том, что мир, в котором мы сегодня живем, "полностью отличается от времен Бисмарка", приходит к выводу, что постсовременных общество появилось в результате революционных изменений в науке и технологии, возникновения нового вида империализма, наталкивается на сопротивление со стороны стран третьего мира, перехода от принципов индивидуализма к массовому общества, а также благодаря "новому мировоззрению" и новым формам культуры. Постижение основных структурных различий между "старым" и "новым" миром нуждается "новых подходов", отказа от теорий, которые отстаивали идею непрерывности исторического развития.

Ч.Р. Миллс няйтиповишою признаком настоящего считает усиление рационализма. В известной работе "Социологическое представление" он показывает, как рационализация общества, растущего, урезает свободу человека, как люди превращаются в "веселых роботов", готовых с радостью принять порабощения. Он выражает глубокую обеспокоенность по поводу того, что "наши основополагающие определения общества и личности подвергнуты новым испытанием", и чтобы "понять новую эпоху, в которой мы продвигаемся, нужна концептуальных-ция изменений, свидетелями которых мы являемся".

По мнению А. Этциони, начало постсовременных периоду положило внедрение в послевоенное время новых видов коммуникации, информатики, технологии и т. В будущем эти новации или приведут к гибели общества, или принесут ему спасение. А.Этциони является сторонником "активного общества" и убежден, что технологическое развитие будет подчинено интересам человека, задачей решения всех социальных проблем. Оптимизм А. Бтциони отличает его большинства современников с их пессимистическим видением постсовременного будущего.

Свой вклад в концептуализации постмодернистских построений делает и Д. Белл - автор теории "постиндустриального общества". В книге "Культурные противоречия капитализма" (1976) он, в частности, пишет: "Мы приближаемся к водоразделу в развитии западного общества: мы являемся свидетелями конца буржуазной идеи, лежащей в основе человеческого поведения, социальных отношений, особенно экономических, и формировала эру модернизма в течение последних 200 лет ". Постмодернистскую эру Д. Белл рисует как безудержный проявление инстинктов, импульсивности и стремлений, проявили себя в контркультуре 60-х годов. Контркультура, по его мнению, начала распространение бунтарской, антибуржуазной, противоречивой и гедонистической импульсивности, вызвала нарциссизм и пренебрежительное отношение человека к борьбе за социальный статус, за достижения собственного успеха. Постмодернистский время, согласно Д. Белл, является следствием распространения модернистского "бунтарства" в культуре на повседневную жизнь общества, развития бунтарского, гипериндивидуалистичного, потребительского и гедонистического образа жизни, что подрывает традиционные ценности капитализма и порождает его "культурные противоречия". Д. Белл характеризует современное ему общество как радикальное разъединение экономической, политической и культурной сфер, каждая из которых структурируется на основании различных принципов, находящихся в неизбежном конфликте. Противостоять этому постмодернистском распаду общественности, отмечает Д. Белл, можно только возрождением религиозных ценностей.

Итак, в приведенных дискурсах постмодерности 60-70-х годов по-разному понимается смысл изменений в обществе. Однако все они изображают кризис западной цивилизации как следствие резкого разрыва с ценностями времен модерности, с ценностями капитализма индустриального века. Такого же мнения придерживаются и многие теоретики постмодерности 80-х годов.

В частности, французский социолог и философ Жан Пьер Бодрийяр отмечает, что индустриальная модерность исчерпала себя: исчезают традиционные разновидности труда, производства, торговли, уходят в прошлое линейное накопление знаний и символы доминировали почти века. Если модерность, замечает Ж.П. Бодрийяр, характеризовалась массовым производством потребительских товаров, индустриализацией, развитием рынков, то постмодернистское общество выделяют новые формы технологии, развитие моделирования, создания средствами массовой коммуникации "гиперреальности" и разного рода имиджей, разрушающих все региональные границы, противоречия между "высокой" и "низкой "культурой, иллюзиями и реальностью. Этот процесс постмодерности означает конец всех положительных выводов, на которых основывалась социальная теория. То есть, Ж.П. Бодрийяр характеризует постмодернисты как "катастрофу" модерности, как радикально качественное изменение системы в целом.

Существенным моментом постмодернистских концептуальных-за этой 80-х годов стали попытки теоретической разработке вопросов постмодерности, эпистемологии, решения общих методологических вопросов социального познания. Типичной для представителей постмодерности критика традиционной социальной теории, стремление изобразить парадигмы классической философии и социологии, категориальный аппарат, которым они пользуются, как непригодные для изображения и понимания "сцены" постмодернистского общества. Развитие новых форм знания, изобретения новых «правил игры» в науке и искусстве приводят к возникновению "ситуации постмодерности". Такую интерпретацию истоков постмодерности дает, в частности, французский социолог Жан Франсуа Лиотар. В работе "Пост-модернистская ситуация" (1979) он предлагает заменить традиционные философские и социологические исследования, пораженные западным рационализмом и инструментализмом, своим вариантом постмодер-иллюзионистского эпистемологии. По Ж.Ф. Лиотаром, постмодернисты лучше всего определить как "недоверие к метатеорий" и сразу к любым формам обобщающего мышления - гегельянства, либерализма, марксизма, структурализма и др. Приемлемыми признаются те разновидности нового знания, которые "очищают нашу чувствительность к различиям и усиливают нашу способность терпеливо относиться к фрагментарного". Фатальным недостатком общих социальных теорий является то, что в их "унифицированных схемах" содержатся оправдания насилия, ностальгия по тотальностью, единством, устранением разнообразия и специфичности. "Мы, - пишет Лиотар, - уже до отказа оплатили ностальгию по целому, примирением концептуального и чувствительного, тоску по понятным и тем, что можно только описать. По фантастической мечтой постичь реальность в целом, по общим требованиям достичь единства или умиротворение в согласии мы слышим гарчливе желание вернуться к террору. Наш ответ таков: объявил войну тотальности! " Неприятие общих теорий, особенно связанных с осмыслением путей радикальных социальных преобразований, приводит Ж.Ф. Лиотара в лагерь сторонников "конца идеологии", которые связывают большие теории социального преобразования, например, марксизм, с многочисленными катастрофами XX века.

Вместо макротеоретизування, разработки общих социальных концепций Ж.Ф. Лиотар предлагает заниматься "языковыми играми", поскольку адекватными ситуации постмодерна есть локальные, гетерогенные микроанализа, осуществляемых на основе "маленьких теорий". Для Лиотара «языковые игры" - это модели борьбы и конфликтов социальной жизни постмодерна. Он пишет: "Первый принцип, из которого следует наш метод в целом, заключается в том, что уже разговорный диалог - это соревнования (в игорном смысле) и речевые акты относятся к области общего соревнования". В постмодернистском обществе индивиды являются соперниками в различных "языковых играх" и способны найти общий язык на почве присущих только этим играм правил. Лиотар утверждает, что общих для всех "языковых игр" правил быть не может. Более того, любые усилия установить их - вредны, поскольку стремление выработать общеобязательные правила и нормы, а именно этого требуют общие теоретические построения или в философии, то в социологии, таят опасность политического насилия и террора.

Концепции постмодерности и "постиндустриализма" договорились и в том, что общество - это прежде всего технологии. Однако, если теоретики постиндустриального общества (например Д. Белл) признают информацию и знания новыми "осями", или организующими принципами общества, то теоретики постмодерности эту роль отводят компьютеризации (Ж.Ф. Лиотар) или средствам массовой коммуникации (Ж.П. Бодрийяр). Постмодернистское общество конструируется, например по Бодрийяру, с помощью кодирования знания, разного рода моделей и имиджей, распространяющиеся средствами массовой информации. Отсюда гиперреальность общества, невозможность провести границу между моделями и реальными явлениями жизни, между иллюзиями и реальностью. Ж.П. Бодрийяр приходит к выводу, что "телевидение и информация символизируют катастрофу в формальном, типологическом смысле - качественно радикальное изменение во всей социальной системе".

Итак, технологический детерминизм присущ и теоретикам посту ндустриального общества, и постмодернистам. Вместе с тем постмодернизм можно рассматривать и как некий шаг вперед по сравнению с теориями посту ндустриального общества. Это касается прежде всего более основательного определения роли культуры в формировании современного общества. Кроме того, постмодернистская концепция отличается акцентированием внимания на имеющихся в обществе противоречиях и плюрализме, что также имеет ценность для развития социальной теории. В более широком смысле можно отметить, что постмодернистская теория выступает против слишком распространенного "культурного империализма", когда одна теория сводится в ранг единственно справедливой, когда политические и культурные ценности одних группировок или слоев навязываются остальному обществу.

Заслуживает также внимания отстаиваемых постмодернистами плюрализм в области теории и политики. В ряде случаев отказ представителей постмодернизма отдать предпочтение какому-либо одному дискурса или концепции направлена против догматизма и редук-ционизму, достаточно распространенных в современной социальной теории. Так же отстаивания плюрализма крайне необходимо для современных политических процессов, развитие которых нуждается в защите разнообразия подходов к решению актуальных проблем. К сожалению, различия в сфере социальной теории фетишизуються, некритически одобряются и прославляются узкогрупповые политические интересы, мешает согласию в обществе и утверждению универсальных демократических ценностей.

Постмодернистская социальная теория акцентирует внимание лишь на тенденциях фрагментации и дезорганизации общества, пренебрегая при этом противоположными процессами, которые наблюдаются в общественной жизни. Так, не трудно заметить, что наряду с растущей дифференциацией товарного производства и фрагментацией рннку мы одновременно являемся свидетелями усиления экономической интеграции и расширения мировой рыночной системы. Более того, одновременно с процессами культурной дифференциации и автономизации происходят гомогенизация культурной среды, стандартизация вкусов, потребностей и поступков людей под влиянием средств массовой информации. Интегративные процессы наблюдаются также в области социальной теории. Осмысление общественной жизни, тенденций его развития требует теоретических обобщений, достижения единства категориального аппарата науки, универсальности мышления. их заменить рассуждениями об особенностях "языковых игр".

Постмодернизм получил распространение в 80-е гг. С начала это было не сугубо социолгическое направление, а в большей степени философское направление.

К тому же еще до того, как идеи постмодернизма стали широко обсуждаться в западной философии уже существовали постмодернисткие течение, напр. в литературе, архитектуре и т.д.

На формирование постомодернистких суждений оказали влияние взгляды французских теоретиков, в т.ч. М.Фуко. В целом как особое теоретическое течение постомодернизм возникает во Франции. В числе его представителей в рамках социологии можно выделить Ж. Бодрийяир, Ж.-Ф. Лиотар.

О единой постмодернистской теории едва ли можно говорить. В рамках этого направления существуют разнообразные теор. подходы, часто несвязанные между собой.

Можно выделить несколько подтем, объединяющих представителей данного направления.

Как утверждают сами сторонники постмодернизма, социальная теория, которую они представляют соответствует некоему новому состоянию общества. С их т. зр., человечество вступает в новую эпоху, которая отличается от эпохи модерна, охватывающей ~200 лет истории стран Запада. Сам термин п-модерн обозначает некое новое состояние, предположительно уже достигнутое развитыми западными обществами.

В целом наибольшее внимание в постмодернистких концепциях уделяется изменениям, происходящим в сфере культуры. Прежде всего, эти изменения связывают с упадком единых национальных культур и распространением т.н. мультикультурализма, т.е. культурного разнообразия, множественности стилей жизни. Возникновение такого культурного разнообразия нередко связывалось с формированием постиндустриальной экономики. При это некоторые авторы марксистской ориентации рассматривали постмодерн как культуру периода позднего капитализма, общества массового потребления. Если марксисты считают сферу культуры вторичной по отношению к экономике, то в самих постмодернистких концепциях именно культура приобретает центральное значение, а происходящие в ней изменения рассматриваются как определяющие характер нового общества.

В п-м концепциях в ряде случаев используются элементы теории информационного общества, которые отводят важнейшее место в сегодняшних социальных изменениях развитию средств коммуникации, но при этом сторонники п-м делают далеко идущие выводы из анализа социальных процессов, связанных с зарождением информационного общества.

Одним из наиболее ярких представителей п-м выступает Жан Бодрийяр . В 60-е гг он находился на марксистских позициях, в дальнейшем от марксизма отходи. В 70-80-е гг. Бодрийяр продолдает рассматривать, хотя и под иным углом зрения, те же проблемы, что и в более ранний период. В центре его внимания, находится современное западное общество, которое он характеризует прежде всего как общество потребления. Согласно Б., в экономически развитых странах запада, потребление стало основным содержанием общественной жизни, оттеснив на второй план производство и накопление. При чем потребление служит удовлетворению не столько подлинных человеческих потребностей, сколько искусственных, насаждаемых рекламой. Процесс их удовлетворения в принципе не может быть завершен. Он не знает какого-то предела.

В обществе потребления производство во все большей степени становится производством знаков, а не реальных вещей. Основным объектом анализа становится для Бодрийяра телевидение и реклама.

Как отмечает Б. ,наше восприятие окружающего мира во многом определяется сегодня виртуальной реальностью, создаваемой СМИ. Образы возникающие не телеэкранах могут казаться более реальными, чем отражаемая ими действительность. Фактически, оказывается невозможным отделить знак от обозначаемого, воображаемое от подлинного. Виртуальная реальность средств коммуникации начинает жить собственной жизнью и более не нуждается в какой-либо объективной действительности.

Согласно Б., всякая объективная реальность полностью растворяется в виртуальной гиперреальности. Более того, человек как центр внимания философских и социолгических исследований исчезает. И между ч и окр средой нет никаких объективных отношений.

В целом в п-м теориях, это в многом определяет их специфику, ставятся философские вопросы о человеческом познании, объективности, истине.

По мнению авторов таких теорий, в эпоху п-модерна ответ на эти вопросы должен быть совершенно иным по сравнению с предшествующим периодом. Так, с т. зр. Жана-Франсуа Лиотара, постмодерн означает прежде всего отказ от т.н. «больших повествований», т.е. философских и научных теорий, претендующих на знание окончательной истины, на понимание того, в каком направлении движется человеческая история.

Со времен Гегеля, Конта и Маркса история рассматривалась как прогрессивное поступательное развитие. Для всех этих теорий была характерна непоколебимая вера в науку, разум, прогресс.

Однако постмодернистские концепции отличает скептицизм по поводу социального прогресса, а также могущества человеческого разума.

По мнению Л., вера во всеобщее освобождение и в возможность рационально устроенного общества является наследием эпохи Просвещения, от которого сегодня необходимо отказаться.

Согласно Л., на место больших повествований с их претензиями на универсализм должны прийти локальные повествования, которые обслуживают потребности в познании окружающего мира, лишь какой-то одной конкретной человеческой группы и признают существование различий между культурами.

В целом идеи п-м получили неоднозначную оценку в социологической теории. Среди крупнейших современных социологов есть как сторонники, так и непримиримые критики идей постомодернизма.

Свобеобразную интерпретацию этих идей предложил Зигмунд Бауман . С его т.зр., постомодерн означает не начало какого-то принципиально нового этапа, а скорее завершение эпохи модерна.

В ситуации п-м можно наконец дать оценку всему предшествующему историческому периоду, начало которому положили промышленная революция и идеология Просвещения.

Б. характеризует состояние п-м, как модерн освобожденный от ложного сознания. Как подчеркивает Б., сегодня стало очевидной неправомерность тех притязаний идеологий, которые сформировались в модерне. В настоящее время можно видеть последствия господства таких идеологий.

С т.зр. Б., в сегодняшнем мире интеллектуалы должны осознать, что их роль не может заключаться в навязывании обществу неких норм, соответствующих каким-то абстрактным принципам. Интеллектуалы должны отказаться от роли законодателей и взять на себя более скромную роль интерпретаторов или посредников между различными культурами.

Наиболее последовательным критиком идей постмодернизма выступает Ю. Хабермас, он обвиняет сторонников этого направления в политическом консерватизме и утверждает, что их теории являются нестолько ПОСТмодернитские, сколько АНТИмодернистскими. С т.зр. самого Х., общество модерна еще не реализовало всех своих потенциальных возможностей, он полагает, что современное общество страдает не от избытка рациональности, о чем говорят постмодернисты, а скорее от ее недостатка. Х. указывает на отрицательные последствия господства в обществе лишь одного типа рациональности – инструментальной рациональности, насаждаемой капиталистической экономикой и бюрократическим государством.

Выход из такой ситуации – дальнейшая рационализация взаимодействия, на уровне жизненного мира, где преобладает иной тип рациональности.

Новый импульс спорам Х. с постмодернистами был дан политическими событиями к. 80-х гг в странах восточной Европы. С одной стороны, восточноевропейские революции 1989 г. казалось бы пождтверждали некоторые полодения постмодернистских конепций. Это относится прежде всего к идеи упадка тотальных идеологий переустройства общества. Крушение марксистской идеологии в бывших соиалистических странах вполне соответствовало этой теор схеме. Кроме того, западные общетва, предположительно уже вступившие в период потмодерна обладало явной привлекательностью в глазах жителе восточной Европы и во многом служила для них образцом. Однако, как полагает Х. смысл социальных проессов, развернувшихся в бывших социалистических странах, был во многом противоположен утверждениям п-модернистов.

С т.зр. Х., восточноевропейские общества прежде всего пытались вернуться в эпоху модерна. Моделью для этих обществ служили социальная институты модерна – рыночная экономика и парламентская демократия.

В полемику вокруг п-м концепций, развернувшуюся в западной социологии, активно включился Джеффри Александер. В целом А. отвергает представление о том, что западные общества вступили в эпох постмодерна. С его т.зр., социальные изменения последних нескольких лет привели скорее к распространению и усилению социальных институтов модерна. Общество модерна вовсе не уступает место некоему новому типу социального устройства. В связи с этим А. использует такое понятие как неомодернизм . В конечном итоге он не отождествляет модерн с западным обществом, полагая, что возможны различные пути модернизации.

В целом наибольшей популярностью постомодернистские концепции пользовались в 80-е-90-е гг. А в последние несколько лет можно говорить о том, что своеобразная мода на п-м в западной социологии в основном прошла.

Похожая информация.